Я Мэрилин, Мэрилин. Я героиня самоубийства и героина. Кому горят мои георгины? С кем телефоны заговорили? Кто в костюмерной скрипит лосиной? Невыносимо, невыносимо, что не влюбиться, невыносимо без рощ осиновых, невыносимо самоубийство, но жить гораздо невыносимей! Продажи. Рожи. Шеф ржёт, как мерин (я помню Мэрилин. Её глядели автомобили. На стометровом киноэкране в библейском небе, меж звёзд обильных, над степью с крохотными рекламами дышала Мэрилин, её любили… Изнемогают, хотят машины. Невыносимо), невыносимо лицом в сиденьях, пропахших псиной! Невыносимо, когда насильно, а добровольно – невыносимей! Невыносимо прожить, не думая, невыносимее – углубиться. Где наша вера? Нас будто сдунули, существованье – самоубийство, самоубийство – бороться с дрянью, самоубийство – мириться с ними, невыносимо, когда бездарен, когда талантлив – невыносимей, мы убиваем себя карьерой, деньгами, девками загорелыми, ведь нам, актёрам, жить не с потомками, а режиссёры – одни подонки, мы наших милых в объятьях душим, но отпечатываются подушки на юных лицах, как след от шины, невыносимо, ах, мамы, мамы, зачем рождают? Ведь знала мама – меня раздавят, о, кинозвёздное оледененье, нам невозможно уединенье — в метро, в троллейбусе, в магазине «Приветик, вот вы!» – глядят разини, невыносимо, когда раздеты во всех афишах, во всех газетах, забыв, что сердце есть посерёдке, в тебя завёртывают селёдки, лицо измято, глаза разорваны (как страшно вспомнить во «Франс-Обзёрвере» свой снимок с мордой самоуверенной на обороте у мёртвой Мэрилин!). Орёт продюсер, пирог уписывая: «Вы просто дуся, ваш лоб – как бисерный!» А вам известно, чем пахнет бисер?! Самоубийством! Самоубийцы – мотоциклисты, самоубийцы спешат упиться, от вспышек блицев бледны министры — самоубийцы, самоубийцы, идёт всемирная Хиросима, невыносимо, невыносимо всё ждать, чтоб грянуло, а главное — необъяснимо невыносимо, ну, просто руки разят бензином! Невыносимо горят на синем твои прощальные апельсины… Я баба слабая. Я разве слажу? Уж лучше – сразу! 1963 * * * Ты с тёткой живёшь. Она учит канцоны. Чихает и носит мужские кальсоны. Как мы ненавидим проклятую ведьму!.. Мы дружим с овином, как с добрым медведем. Он греет нас, будто ладошки запазухой. И пасекой пахнет. А в Суздале – Пасха! А в Суздале сутолока, смех, вороньё, ты в щёки мне шепчешь про детство твоё. То сельское детство, где солнце и кони и соты сияют, как будто иконы. Тот отблеск медовый на косах твоих… В России живу – меж снегов и святых!
|