Сперва дитя явилось из потемок небытия. В наш узкий круг щенок был приглашен для счастья. А котенок не столько зван был, сколько одинок. С небес в окно упал птенец воскресший. В миг волшебства сама зажглась свеча: к нам шел сверчок, влача нежнейший скрежет, словно возок с пожитками сверчка. Так ширился наш круг непостижимый. Все ль в сборе мы? Не думаю. Едва ль. Где ты, грядущий новичок родимый? Верти крылами! Убыстряй педаль! Покуда вещи движутся в квартиры по лестнице - мы отойдем и ждем. Но все ж и мы не так наги и сиры, чтоб славной вещью не разжился дом. Останься с нами, кто-нибудь, вошедший! Ты сам увидишь, как по вечерам мы возжигаем наш фонарь волшебный. О смех! О лай! О скрип! О тарарам! Старейшина в беспечном хороводе. вполне бесстрашном, если я жива, проговорюсь моей ночной свободе, как мне страшна забота старшинства. Куда уйти? Уйду лицом в ладони. Стареет пес. Сиротствует тетрадь. И лишь дитя, все больше молодое, все больше хочет жить и сострадать. Давно уже в ангине, только ожил от жара лоб, так тихо, что почти - подумало, дитя сказало: - Ежик, прости меня, за все меня прости. И впрямь - прости, любая жизнь живая! Твою, в упор глядящую звезду не подведу: смертельно убывая, вернусь, опомнюсь, буду, превзойду. Витает, вырастая, наша стая, блистая правом жить и ликовать, блаженность и блаженство сочетая, и все это приняв за благодать. Сверчок и птица остаются дома. Дитя, собака, бледный кот и я идем во двор и там непревзойденно свершаем трюк на ярмарке житья. Вкривь обходящим лужи и канавы, несущим мысль про хлеб и молоко, что нам пустей, что смехотворней славы? Меж тем она дается нам легко. Когда сентябрь, тепло, и воздух хлипок, и все бегут с учений и работ, нас осыпает золото улыбок у станции метро "Аэропорт".
