Мы время по часам заметили И кверху поползли по склону. Вот и обрыв. Мы без свидетелей У края вражьей обороны. Вот там она, и там, и тут она — Везде, везде, до самой кручи. Как паутиною опутана Вся проволокою колючей. Он наших мыслей не подслушивал И не заглядывал нам в душу. Он из конюшни вниз обрушивал Свой бешеный огонь по Зуше. Прожекторы, как ножки циркуля, Лучом вонзались в коновязи. Прямые попаданья фыркали Фонтанами земли и грязи. Но чем обстрел дымил багровее, Тем равнодушнее к осколкам, В спокойствии и хладнокровии Работали мы тихомолком. Со мною были люди смелые. Я знал, что в проволочной чаще Проходы нужные проделаю Для битвы, завтра предстоящей. Вдруг одного сапера ранило. Он отползал от вражьих линий, Привстал, и дух от боли заняло, И он упал в густой полыни. Он приходил в себя урывками, Осматривался на пригорке И щупал место под нашивками На почерневшей гимнастерке. И думал: глупость, оцарапали, И он отвалит от Казани, К жене и детям вверх к Сарапулю, — И вновь и вновь терял сознанье. Всё в жизни может быть издержано, Изведаны все положенья, — Следы любви самоотверженной Не подлежат уничтоженью. Хоть землю грыз от боли раненый, Но стонами не выдал братьев, Врожденной стойкости крестьянина И в обмороке не утратив. Его живым успели вынести. Час продышал он через силу. Хотя за речкой почва глинистей, Там вырыли ему могилу. Когда, убитые потерею, К нему сошлись мы на прощанье, Заговорила артиллерия В две тысячи своих гортаней. В часах задвигались колесики. Проснулись рычаги и шкивы. К проделанной покойным просеке Шагнула армия прорыва. Сраженье хлынуло в пробоину И выкатилось на равнину, Как входит море в край застроенный, С разбега проломив плотину. Пехота шла вперед маршрутами, Как их располагал умерший. Поздней немногими минутами Противник дрогнул у Завершья. Он оставлял снарядов штабели, Котлы дымящегося супа, Всё, что обозные награбили, Палатки, ящики и трупы. Потом дорогою завещанной Прошло с победами всё войско. Края расширившейся трещины У Криворожья и Пропойска. Мы оттого теперь у Гомеля, Что на поляне в полнолунье Своей души не экономили В пластунском деле накануне. Жить и сгорать у всех в обычае, Но жизнь тогда лишь обессмертишь, Когда ей к свету и величию Своею жертвой путь прочертишь. Декабрь 1943
